|
|
|
На главную Анализ
Светлана Свирко: «Поговорите с Пушкиным». – Расскажите, пожалуйста, о вашей последней работе.Особенно нужен театр для детей, и тем, что он не развивается, мы подрубаем сук, на котором сидим. Тем, кому пять лет, еще есть что смотреть, но куда пойдут подростки? Петербургскую актрису и режиссера Светлану Свирко хорошо знают питерские театралы – как постановщика нескольких интересных спектаклей. Знают ее и любители кино – по ролям в фильмах Алексея Балабанова, Александра Сокурова, Константина Лопушанского. Недавно Светлана сыграла великую поэтессу Анну Ахматову. – Ответственности не боялись? Все-таки Ахматову играли…А ведь люди стоят перед «золотым запасом» и его не видят: великая русская культура, мы ею обладаем, но… не пользуемся. Весь мир пользуется, а мы нет. – Мы в июле закончили съемки фильма «Луна в зените» об Анне Ахматовой. Там заняты замечательные артисты – Светлана Крючкова, Юрий Цурило, Сергей Барышев, Анна Алексахина... Очень интересный сценарий. Он основан на пьесе, которую Ахматова написала, а потом сожгла. Режиссер Дмитрий Томашпольский сейчас фильм монтирует. – В процессе работы изменился ваш взгляд на Ахматову – и на личность, и на стихи? – Нет. Да я и не играла. Играть великого поэта не надо. Вообще играть ничего не надо, надо попытаться войти в замысел режиссера, в его понимание этой поэзии. – Как себя в петербургском театральном пространстве чувствует режиссер вообще и вы, разумеется, в частности? – Войдя в реку под названием «Серебряный век», я поняла, что из нее уже не выйти. И я плыву по этой реке… в сторону Мандельштама – когда-то давно очень им увлекалась. Когда читаешь воспоминания Ахматовой о Мандельштаме, книги Надежды Мандельштам, Эммы Герштейн, то понимаешь, что все эти мемуары друг с другом спорят. Я знаю, что Анна Андреевна относилась к мемуарам, фотографиям и прочим документальным свидетельствам очень серьезно. Уничтожала фотографии, которые ей не нравились, старалась не говорить ни одного лишнего слова. Она даже, насколько я знаю, специально ходила к людям, которые, по ее мнению, могли бы написать воспоминания, и беседовала с ними. В этом нет ничего удивительного – поэт лучше, чем кто-нибудь другой, понимает силу слова. Это волшебная сила, самая действенная на Земле. Я всегда очень комфортно себя чувствовала, работая с актерами. И сейчас это так: в «Петербург-концерте» огромный штат высоких профессионалов. Другой аспект проблемы – моих спектаклей в городе нет, их не осталось с тех пор, как «Нос» закрыли. С тех пор у меня серьезных спектаклей нет. Мне приходится «катать» «Закликухи» и «Случай №» по Хармсу, и на это уходит очень много времени и сил. – Мы недавно обсуждали эту проблему в разговоре с моей любимой художницей Дарьей Мухиной, с которой не один раз вместе работали. – Сейчас людей, которые могли бы, любя и понимая театр, работать на перспективу, нет. То, что сейчас «катается» в городе, – чистая коммерция. «Закликухи», конечно, тоже коммерческие, но они на русском материале, это этнографическая клоунада, и для того чтобы ее сыграть, надо кое-что уметь. Это не пошлый любовный треугольник и не разговоры о том, какой у кого «писюн»… Да-да, в одном антрепризном спектакле с участием очень известного артиста я услышала такое слово, причем не один раз. Самое удивительное, что мне довелось прочитать про это зрелище несколько хвалебных критических статей. – А разве нет специальных людей, которые бы этим занимались? – У меня есть претензии к критике в нашем городе. Понятно, что критик субъективен – по-другому и быть не может. Но существуют объективные процессы, которые надо обобщать, а этого не происходит. Нет нормальной, конструктивной критики! – Я понимаю, о чем и о ком вы говорите. Критика была все же разная – были и разносы. – Посмотреть на известного артиста – это еще полбеды. Часто и материал для антрепризы берется сам по себе пошлый, как в спектакле, о котором мы только что говорили. Кстати, на днях мы с одним очень известным артистом отказались участвовать в антрепризе, потому что поняли, что она – некачественная. – Есть зритель, а есть публика: зрителю нужен качественный спектакль, а публике достаточно посмотреть на известного артиста «живьем». – Ну почему же – можно! – В нашем городе, как я понимаю, проблема с театральными залами. Невозможно вот так взять – и организовать свой театр. – В чем же причина? Нет нормальных антрепренеров? У меня есть свой театр, я как раз взяла и организовала его. Он существует как юридическое лицо. Есть актеры, костюмы и два спектакля. Чтобы работать, надо платить аренду, а мне, понятно, это не потянуть – я не продюсер и не администратор. И я пока не знаю, что делать дальше. Один человек – это не театр. – Что, без государственной идеологии нам не обойтись? – Не в этом дело. Нужны не нормальные антрепренеры, они есть: антрепренер – это человек, который использует готовый продукт, как продавец, торгующий одеждой. Купил в Китае, привез, продал и получил деньги. А театр, в особенности русский психологический театр, возник только потому, что его поддерживало государство – как до 1917 года, так и после. Государству было необходимо, чтобы кто-то исследовал и перерабатывал социальную информацию и подавал ее зрителю. Надо, чтобы был репертуарный театр, чтобы он сам рос, чтобы зрители росли. Особенно нужен театр для детей, и тем, что он не развивается, мы подрубаем сук, на котором сидим. Тем, кому пять лет, еще есть что смотреть, но куда пойдут подростки? У нас с воспитанием души вообще большая проблема. А почему эта система была хороша? Надо всем и всеми стоял человек, которому ничего не нужно, потому что у него все есть. Бердяев писал, что у русских истина и справедливость – совсем не одно и то же и они готовы жертвовать истиной ради справедливости. И мы семьдесят лет так поступали. Было много плохого, но было и хорошее. В конце концов, мы добились справедливости. – В советское время нам говорили – ах, император Николай был цензором Пушкина, как это плохо! На самом-то деле государь первым читал его произведения, не доверяя никаким случайным людям. В эту профессию приходят те, у кого есть деньги, потому что невозможно позволить себе четыре года учиться на актера, если тебе нечего кушать. Ты даже не сможешь приехать на экзамены, не то что учиться. Я помню, как набирали на «Ленфильме» актеров: ездили в командировки, отбирали лучших, талантливых. А сейчас как? У нас сейчас новая религия – религия потребления. В каждом доме стоит икона – телевизор. «Дом-2», рекламные блоки – совершенно теологические вещи. Это религия Молоха, и мы воспитываем ее апологетов: «зажигай», «покупай». Меняй каждый полгода мобильный телефон. Но дело-то в том, что человек не может жить только этими интересами. В конце его ждет пустота. Человек все-таки по образу и подобию Божию создан, и если он идет этим гибельным путем, то его настигнет… в лучшем случае невроз. А ведь люди стоят перед «золотым запасом» и его не видят: великая русская культура, мы ею обладаем, но… не пользуемся. Весь мир пользуется, а мы нет. Все плохо, нет работы, нету денег… Когда со мной такое случается, я беру томик Анны Ахматовой и читаю. И я знаю, что в то время, когда она писала эти стихи, у нее не было ни денег, ни работы, она полтора года не выходила из квартиры, потому что туфлю одну потеряла, а другой пары у нее не было. Она питалась не то что сухой корочкой, а картофельной шелухой. Но она не чувствовала себя ни нищей, ни одинокой. Когда вы не знаете, как вам поступить, поговорите с Ахматовой, с Пушкиным, с Гоголем. Вам даст совет любой из них. Религия потребления
 Как построить «Хрустальную пирамиду». Мнение экспертов. Октябрь уж наступил.... Что нового, Кировский район?. Стыдно смотреть на «развалины Колизея!». В чем сила России?. Лиговский готовится к открытию.
На главную Анализ 0.0091 |